Какой из двух соперничающих китайских национализмов проявит себя в ходе августовской Олимпиады? Национализм, основанный на обиде и подозрительности или национализм уверенный и гордый?
В китайском обществе можно встретить и тот и другой, что отражает глубинную двойственность китайской идентичности: корни ксенофобского национализма лежат в унижениях, в прошлом пришедшихся на долю китайского народа, а другой вариант, более космополитический, формировался под влиянием и интеграции Китая в международное сообщество.
В последние недели, пока олимпийский огонь совершал свой трудный путь вокруг света в Пекин, мир столкнулся со злокачественной формой китайского национализма. Если китайское общество было искренне потрясено и задето протибетскими и антикитайскими демонстрациями, охватившими три континента, то ответные нападки на Запад и антизападные демонстрации в Китае и китайской диаспоре в свою очередь удивили многих во внешнем мире.
Хотя такое поведение и идет в разрез с культурой, наследием и достоинством Китая и в целом не является характерным для китайского национализма, мир должен приготовиться к подобным всплескам ксенофобии в ходе подготовки к Олимпиаде и, возможно, во время самих Игр.
Чем же это вызвано? Оттенок обиды в китайском национализме присутствует еще со времен унижений, наносившихся Китаю европейскими колониальными державами, американскими миссионерами и японскими интервентами с 18 века вплоть до середины 20 века. Недаром этот период официально называется в современных китайских учебниках ‘веком стыда и унижения’.
Боксерское восстание 1900 года, бойкот 1902 года, направленный против Америки, движение ‘За новую жизнь’ 1934 года, и тому подобные события первой половины двадцатого века оживили антизападный национализм. В конце концов, Мао со своими коммунистами смог использовать его в своих интересах и захватить власть в 1949 году.
Международное сообщество должно понять, насколько глубоко исторический опыт и связанные с ним эмоции укоренились в душе и общественном сознании китайского народа.
На этом и держится современное китайское коммунистическое правительство, пришедшее к власти с обещанием объединить нацию, вернуть ей достоинство, и никогда больше не позволять иностранцам подчинять, ущемлять или пытаться ‘расчленить’ Китай.
Более пятидесяти лет государственной пропаганды и идеологической обработки еще глубже укоренили эти идеи в сознании населения. Именно поэтому китайское общество так болезненно реагирует на вопросы, связанные с Тибетом, Тайванем и Синьцзяном. Часть китайской души практически не переносит иностранной критики, не терпит ‘потери лица’, и плохо осознает, как выглядят националистические выходки из-за рубежа.
Как недавно объяснили мне китайские коллеги, нынешний подъем гипернационализма подогревается также глубинными чувствами неудовлетворенности и разочарования, все больше распространяющимися в китайском обществе. Виной этому задолженности по зарплате, застой в доходах, безработица, инфляция, коррупция, заметное классовое неравенство, разрушение окружающей среды, моральный вакуум и общее ощущение регресса в гоббсовской экономике Китая.
В какой-то мере, правительство использует националистические настроения, чтобы контролировать это разочарование общества, направляя его в сторону от правящей коммунистической партии.
К счастью, национализм обиды, который мы видим в последнее время, не полностью охватил общественное сознание китайцев. Другую его сторону можно назвать ‘национализмом уверенности’. Этот более позитивный вариант китайского национализма все еще до конца не сформировался, и пока с трудом сосуществует с китайским национализмом обиды.
Такой образ мыслей и чувств ближе к патриотизму, чем к национализму. Его корни лежат в настоящем и будущем Китая, а не в его прошлом. Гордость достижениями Китая за 59 лет существования Народной республики сочетается в нем с осознанием множества стоящих перед страной вызовов.
Это национализм скорее космополитический, а не изоляционистский и ксенофобский. Национализм многих (хотя и не всех) горожан и интеллектуалов. Национализм, гордящийся вновь обретенным влиянием Китая на международную политику, его новым статусом мировой державы, его постоянным членством в Совете Безопасности ООН, его ролью двигателя мирового экономического роста, его разительной социоэкономической трансформацией, его успехом в избавлении 200 миллионов людей от нищеты, его вкладом в решение проблем международных ‘горячих точек’, таких как Северная Корея, его участием в поддержании международного порядка.
Олимпийские игры должны были стать триумфом Китая. Вместо этого, он рискует подорвать собственный кредит своим внушающим отвращение национализмом.
Если гипернационалистическая истерия вырвется из-под контроля во время самих игр – неважно, выиграют китайские спортсмены в соревнованиях или проиграют – страна потерпит пропагандистское фиаско, которое отрицательно скажется на имидже Китая и его ‘мирного подъема’.
Если китайский национализм продолжит демонстрировать свою подозрительность вместо уверенности в себе, другим странам придется соответствующим образом изменить свою политику в отношении Китая, и вместо уважения мира Китай может навлечь на себя ту самую ‘политику сдерживания’, на которую регулярно жалуется.
В 2006 году, когда Германия победила Аргентину в борьбе за Кубок мира, я сидел на трибуне Олимпийского стадиона в Берлине, на котором проводилась нацистская Олимпиада 1936 года, наблюдая за ликующей толпой, и думал об уверенном, но не чрезмерном национализме современной Германии и о том, проявят ли китайцы такой же самоконтроль на Олимпиаде 2008 года. В августе мы это увидим.
